— Даже так! — восхитился господин Таннодзия такому напору, который, как торговец, вполне был способен оценить, да и свежесть новой ученицы пришлась ему по нраву. — Ну что ж, давай пойдем, покажешь мне свое старание во весь рост!

И они удалились, оставив прежнюю любимую наложницу Таннодзия глотать воздух как рыба от немого возмущения.

А уже через пару минут ее негодованию вовсе не осталось предела, ведь дерзкая девица Оман начала посылать через горничную приказы принести в их комнату то да се, еду и напитки, словно работница высшего разряда, что было, конечно, совсем не так. Но никто не посмел нарушить отдых господина Таннодзия, и все приказы исполнялись беспрекословно и в срок.

Через какое-то время господин Таннодзия размяк под ловкими пальцами хитрой девицы и, млея от удовольствия, произнес:

— А ты умеешь читать?

Превыше телесных удовольствий господин Таннодзия ценил только удовольствия духа, и как оказалось, именно Оман имела редкую возможность вполне удовлетворить его в обеих областях. Ведь именно ей было известно, где взять список пьесы, которую еще никто не видел, и книгу, которую даже опасно видеть, а ей ли было не знать, как заманчиво и то, и другое…

Через крайне малое время Оман, уже прилично одетая, отодвигала дверь в комнату, где остановились ронины.

— Оман, ты вернулась? — Молодой ронин еще не покидал своей постели.

— Молодой господин, — с поклоном отозвалась Оман, — я слышала, вы продаете одну вещь. Я знакома с человеком, который очень любит читать и готов ее приобрести всего за двадцать рё.

— Да? — удивился молодой ронин. — Это замечательная новость, Оман, я готов тебя за нее вполне отблагодарить!

— Ах, молодой господин, я вам уже вполне благодарна. Если вы позволите взять у вас эту вещь, я вскоре решу это дело к всеобщему удовлетворению.

В способностях Оман к удовлетворению кого угодно молодой ронин не имел оснований сомневаться, потому уже вскоре из покоев господина Таннодзия доносился сдвоенный смех, гулкий — самого господина Таннодзия, и звонкий голосок Оман, между чтением блистательных строк, полных удивительных приключений и событий.

Между тем в комнату, где одевался после сладостной ночи молодой ронин, как брошенный краб, влетел Сайкаку и, едва избежав меча бдительного ловкого юноши, откатился в угол, заверещав:

— Ай, не убивайте! Я здесь ни при чем, это все она!

— Кто она? — удивился молодой ронин.

Ему ответил старший ронин, входя за Сайкаку следом:

— Та девица. Оман. Она нас обокрала.

— Не может быть! — удивился молодой ронин. — Такая приличная девушка!

— Все они одинаковые, — отозвался старший ронин, бросая на неубранный футон книгу с непонятным заглавием. — Вот, отобрал у нашего друга Сайкаку.

Молодой ронин, не веря, взял в руки книгу и удивленно проговорил:

— Это же книга моего деда! А что тогда я отдал ей?

— А ты ей что-то отдал? — нахмурился старший ронин. — Вот же недалекий юнец!

В это мгновение дверь комнаты отодвинулась и все трое могли видеть, как Оман, изящно стоя на коленях, поставила внутрь комнаты бамбуковый подносик, на котором в бумажной обертке лежали двадцать золотых монет, больших, блестящих, недавно отчеканенных. Тушь с подписи цензора, принимавшего чеканку на монетном дворе, с них еще не стерлась.

Все трое немо смотрели на монеты, потом на Оман, потом снова на монеты.

— Господину Таннодзия понравилась твоя пьеса, — нежным голоском сообщила всем Оман, задвигая за собой дверь. — Рада, что ты дожил до этого момента, Сайкаку. Это задаток. Я упросила господина дать его тебе вперед. Радуйся, Сайкаку, у тебя теперь есть издатель и пьесу поставят уже очень скоро. Ты будешь знаменит и обеспечен, как всегда хотел.

Несмотря на такую радость, Сайкаку опасался шевелиться. Ронины мрачно взирали на деньги.

Оман продолжала:

— Поскольку ты должен этим господам за их вещь, я взяла на себя смелость предложить им эти деньги. Надеюсь, они от денег не откажутся. Ведь не откажутся? Двадцать рё — весьма хорошее приданое для девушки, уж я-то знаю.

Старший ронин переглянулся с младшим, снял руку с ножен меча и кончиками пальцев подтащил подносик с монетами к себе.

— Благодарю вас, господа. Вы очень великодушны, — Оман не прекращала кланяться. — Поскольку я внесла плату, эту вещь я заберу. Господин Таннодзия очень ценит экзотические подарки, и я ему ее преподнесу, когда придет время ему развлечься.

Оман взяла с футона запрещенную книгу, быстро завернула ее в принесенный с собой платок и спрятала за широким поясом.

Ронины молча и неподвижно смотрели, как она прячет книгу. Оман поклонилась им, прежде чем покинуть комнату.

— Оман, — простонал Сайкаку. — Ты куда? А как же я?

— Выбирайся из этого бардака сам, — неожиданно грубо, внезапно зло бросила ему Оман, задвигая за собой дверь. — Я же выбралась.

И ушла, оставив бывшего любовника на произвол ронинов.

Сайкаку в страхе жался в угол комнаты и ждал своей участи.

— Убирайся, — внезапно произнес молодой ронин. — У моей сестры скоро свадьба, я не хочу омрачать это событие твоей никчемной кровью.

Сайкаку перевел взгляд на старшего ронина, тот прищурился и, недобро усмехнувшись, показал Сайкаку на дверь.

Того не нужно было просить дважды.

— Вот все время так с этими торговцами, — проговорил старший ронин, складывая в стопку монеты и пряча их в кошелек. — Нет чтобы просто отдать деньги по-людски, наворотят еще вокруг всякого. Как никого не убили-то, не пойму…

Расплатившись, они покинули бордель. Уходя, они могли видеть, как Оман садится в одни носилки с господином Таннодзия, а тот зовет ее своей пташкой и вслух зачитывает из рукописи Сайкаку полюбившиеся ему строки.

Господин Таннодзия, восхищенный талантами Оман, в первую же встречу предложил ей стать его содержанкой, и теперь они уезжали в ее новый дом. Бывшие ее подружки по ремеслу, выстроившись на пороге, провожали ее глубоким поклоном. Оман добилась всего, о чем может мечтать девушка в борделе, лишь за три дня.

В это время слуги Таннодзия палками отгоняли от носилок впавшего в полное отчаяние и ничтожество Сайкаку.

— Оман! Прости меня! Как же я теперь⁈ — кричал и выл сочинитель, привычно валяясь в дорожной пыли. Его никто, кроме слуг, не замечал.

Ронины сошли с крыльца на землю и пошли по улице прочь от борделя.

Около книжной лавки господина Кагэцу они задержались. Лавка оказалась окружена небольшой толпой зевак, с которой ронины и смешались. У дверей лавки стояли стражники с копьями, потом из нее вывели связанных молчаливого господина Кагэцу, его подручного Набэцуна, избитого и окровавленного, а также одного за другим вывели согнутых в три погибели членов Банды похитителей книг, всех троих — Косого, Кривого и Бухого.

— Что здесь произошло? — спросил старший ронин у зевак, глядя, как пленников закона проводят мимо.

— Надзиратели схватили преступников, — охотно, в городской манере, ответил зевака. — Тут торговали чем-то запрещенным. Много и долго! Оказывается, надзиратели давно следили за лавкой, все ждали, когда передадут товар из рук в руки, и вот дождались чего-то. Повязали всех.

Ронины переглянулись. Не проронив ни слова, они выбрались из толпы и направились прочь из города, в коем их больше никогда уже не встречали.

Продав книгу, мы шли обратно в горы всю ночь.

Далеко до рассвета мы поднялись на Лисий холм над деревней, усеянный могильными камнями, где присели на краю одного такого камня дождаться рассвета, чтобы не поднимать шумом возвращения всю деревню.

— Ну вот, вроде управились, — вздохнул Мацуда.

Я молча сел рядом. На востоке над горами светлело.

— Ну хоть на свадьбе погуляем, — безрадостно добавил Мацуда. — Тебя-то скоро женим?

— Не знаю. Дед вроде жену мне ищет…

— А ты сам-то как? Готов жениться?

— Да я сам об этом только узнал…

Мацуда тихо и хрипло засмеялся: