— А мой тоже может. А ты сам можешь?

— Конечно! Скоро смогу! А тебе вообще играть нельзя.

— Зато моя мама — принцесса, — отрезала Омари.На это Хисамаро не нашелся что ответить.

Дед Хисамаро уже несколько десятилетий был неизменным участником церемонии Первой игры в мяч, патриархом этого узкого круга, хранителем традиции и знатоком церемонии.

— Кэмари — это таинственная игра, — говорил дед. — В нее играли демоны и боги, а теперь играют и люди.

Сутью игры было как можно дольше не давать мячу из оленьей кожи коснуться земли. Играли в нее по разным обстоятельствам и предзнаменованиям, кругом от четырех до восьми человек. Играли в прохладные солнечные дни, когда церемониальная одежда придворных не обременяла их. Самой важной и почетной была церемония Первой игры года перед храмом Симогамо, за которой наблюдал император и его семья.

— Это самая важная игра, — говорил дед. — Чем позже мяч коснется земли, тем вернее божественный император может рассчитывать на наше благоденствие в новом году. Потому в первую игру года играют только лучшие. Тот, кто уронит или упустит мяч, выбывает из игры следующего года. Остальные игроки одариваются подарками императора и окружаются почетом. Их любят и ценят. Моя мать, твоя прабабка, была одной из побочных дочерей императора. Ее муж был великим игроком в кэмари.

В это общество избранных войти на равных было почти невозможно. Но Хисамаро избрал путь и шел туда год за годом.

Мяч Хисамаро не давался. Он был легок, его сносило ветром. Хисамаро промахивался или слишком отбивал мяч в сторону.

— Бей по мячу так, как сердце бьется, ведь сердце стучит не сбиваясь, — говорил дед.

И вот Хисамаро старался.

Он играл недостаточно давно, чтобы войти в круг старших игроков, но среди молодых он был совсем не из последних. А еще Омари приходила смотреть, как он играет. А он писал ей письма, стихи. Стихи начинающего юнца, неуклюжие и неизысканные, а она писала ему в ответ одаренно, тонко и деликатно. Ее охваченные изысканными ароматами письма Хисамаро хранил в оставшейся от матери шкатулке из кедра.

— Могу ли я надеяться? — решился спросить он однажды у Омари и не получил ответа.

— Могу ли я надеяться? — решился спросить он однажды у своего деда.

— Ты хорош в кэмари и посредственен в прочем, — ответил ему дед. — Но семья Омари родственно близка к императору. Если ты станешь еще лучше, то, когда станешь взрослым и сдашь экзамены на первый придворный чин, скорее всего, твои мечты обретут куда более надежное основание…

И Хисамаро старался.

Придворные, далекие от непосредственной службы императорской особе, имели известную свободу в черте города под надзором шпионов. Они могли выходить в окружающие Двор кварталы и сады, посещать храмы. Придворные дамы на повозках, запряженных парой волов, — исключительная привилегия придворных в стране, бедной лошадьми, — выезжали за ограду в благочестивые паломничества к близлежащим святынями. Все равно, как говорили, треть города населяли шпионы, одна половина из которых следила за другой.

Мост через реку Камо был местом малолюдным. Мост примыкал к восточной стене дворца, и молодой придворный Хисамаро избрал его местом своих одиноких занятий.

Так это и случилось. Он увлекся своим самосовершенствованием настолько, что не замечал блистательного княжеского поезда, которому преградил путь.

Пока мяч, подброшенный его ударом, не исчез.

Это воин в черных доспехах, в длинноносой маске тэнгу, перехватил взлетевший в воздух мяч, крутанул его на указательном пальце и, оставив его так вращаться, спросил:

— Ты кто, мальчик?

— Я Хисамаро.

— Ты придворный?

— Да.

Воин медленно кивнул:

— Играешь в кэмари?

— Играю.

Воин в маске остановил мяч ладонью, отдал его мальчишке и сказал:

— Отличное поприще. Я тоже этим занимаюсь время от времени. Когда подрастешь, как-нибудь выясним, кто из нас лучше. Я Ханпэйта с горы Курама. А теперь беги на Двор, там тебя, наверное, уже потеряли. Да. И негоже держать столько важных людей в пыли на дороге — они к такому не привыкли. Вот тебе небольшой дар, чтобы загладить это недоразумение.

— Что это? — удивился Хисамаро.

— Отрез лучшего китайского шелка этого года, расшитый золотыми фениксами. Если во дворце есть девушка, которая тебе по нраву, таким подарком ты поразишь ее в самое сердце.

Хисамаро посмотрел на увесистую кипу такни в руке, на стоящие в поклоне на земле ряды людей у моста и, смутившись, зажал мяч под мышкой, поспешил обратно к ограде дворца.

— Кстати, — окликнул его воин на прощание. — Мальчик!

Хисамаро остановился:

— Да?

— Мы частенько здесь проезжаем. Рассчитываю на то, что больше с тобой на этой дороге не столкнусь. Или это будет действительно наша последняя встреча.

— Ты угрожаешь мне? — осторожно отступил Хисамаро.

— Конечно, — у воина в маске оказалась каркающая усмешка. — В следующий раз будем играть по моим правилам. И ты уже так просто не отделаешься.

Шелк с фениксами Хисамаро передал в дар милой Омари, естественно, со всеми надлежащими условностями.

А дед долго потом его расспрашивал, что это были за люди, какие гербы были у них на одежде и знаменах. Наводил справки о дерзком и непочтительном Ханпэйта с горы Курама.

В результате дед предупредил внука, чтобы он больше никогда не преграждал путь процессиям воинского сословия и не переходил дорогу этому самому Ханпэйта:

— Ибо говорят, что некоторые неосторожные люди уже поплатились за это своей головой.

Хисамаро, пообещав следовать этому совету, спросил деда:

— Почему эти воины, за оградой дворца, кланялись мне и принесли мне подарок?

— Потому, что ваше положение неизмеримо выше любого владетельного князя и он обязан оказывать вам полнейшее почтение.

— А почему тогда он может жить вне Двора, а я нет?

— Потому, что это несообразно с вашим достоинством придворного. Таков установившийся порядок. Некоторые предприимчивые персоны используют эти обстоятельства для вымогания даров у проезжающих мимо князей — но это недостойно сына благородной фамилии.

Лишь позже, готовясь к сдаче экзамена на первый чиновничий чин и читая исторические сказания, Хисамаро узнал, как этот порядок был установлен и как предки императора сами потеряли свою власть и свободу. Горечь понимания, что Двор и только Двор увидит он в своей жизни, была невыносимой. Игра в мяч — это все, что у него могло быть. А Омари — все, на что он хотел надеяться.

В течении одинаковых дней вся эта история быстро забылась.

Дед умер осенью, вскоре после того, как Хисамаро совершил церемонию перемены детского платья, сдал экзамены на низший придворный чин и получил черную чиновничью шапку в форме головы ворона.

Хисамаро готовился к весенней церемонии Первой игры года, надеялся на производство в следующий ранг в результате ее удачного исхода и на успешное сватовство в результате этого повышения.

Но после похорон деда многое переменилось.

— Отец сомневается, — горько произнесла Омари. — Он не считает тебя достойным, и он полагает, что вы не будете участвовать в Первой игре года.

— Почему же, прекрасная Омари? — подавленно произнес Хисамаро.

— Отец считает, что вы, безусловно, молоды для такого ответственного события. Человек, не способный отправить сваху в повозке с волами, недостоин породниться с семьей, приближенной к императору. Ах, я знаю, что вашего рисового жалования недостаточно, чтобы содержать повозку, достойную придворной дамы, особенно теперь, когда ваш почтенный дед почил в Лотосе. Мне так горько!

На душе у Хисамаро было не менее горько.

В стране третий год был недород. Дела обстояли так скверно, что военное правительство в своем указе рекомендовало крестьянам заготавливать в пищу опавшие листья и сократило до неприличного предела содержание императорского двора. Ходили глухие слухи, что Первой игры года не будет, поскольку император не обладает средствами поощрить победителей и страшно страдает от этого. Незадолго до того император, чтобы поддержать нуждающихся поэтов, был вынужден выставить на продажу в городе серию своих автографов. Можно ли было унизиться больше?